 |
Dangerous game of gods |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Dangerous game of gods » КАНУВШЕЕ В ЛЕТУ » Bloody Nails And Broken Hearts
x Место, время действия: Америка, штат Аляска;
заброшенная психиатрическая лечебница; 2001-(?)
х Участники: Deimos, Erato
х Краткий сюжет: Рано или поздно за все приходится платить. И каждый сам назначает цену. Разбитое сердце стоит особенно дорого.
Отредактировано Deimos (01-05-2013 14:58:46)
Страшно было представлять, думать, а делать было совсем не страшно. По крайне мере, ему. Именно поэтому он никогда не думал о том, что собирается сделать, не мог просто представить, как это будет. Как она будет лежать тут, перед ним, совершенно нагая, привязанная ремнями к кровати, в этой пустой и холодной комнате. Никак не мог представить свои ощущения. Кстати, сейчас он понимает, что их у него и нет. И это обидно. Обидно и то, что у нее тоже пока нет никаких ощущений. Пока она не придет в сознание он ничего не почувствует. Это должно стать своеобразным симбиозом, он будет снова чувствовать через нее.
Сидит на холодном металлическом стуле. В полумраке. Дышит, втягивая в легкие холодный воздух, в котором чувствуется запах старости, плесени, отчаяния. Все это, с воздухом, оседает на языке, от чего во рту появляется неприятный привкус. Проводит рукой по подбородку. Щетина колется. Сглатывает. Проглатывает со слюной микроскопические «кусочки» старости, плесени и отчаяния. И смотрит. Выжидающе. Не думая ни о чем, не представляя.
Чего, интересно, он боялся больше? Того, что в своих же мыслях не найдет себе места, не отыщет там оправдания, заботливо заготовленного перед сном? Или, может, боится найти там одобрения или как раз таки отыскать оправдание? Оправдание собственным действиям. Боится убедить себя в том, что делает все правильно. Ведь пока у него есть хоть какие-то сомнения, она будет жить, ей не будет так больно, он будет стараться, он будет думать.
Слишком темно. Ему это не нравится, он чуть кривит губы в знак неодобрения. Встает. Широкими шагами идет до стола, на ощупь находит керосиновую лампу и зажигает ее. Желтый свет разбавляет темноту комнаты. Теперь видно слой пыли, которую можно назвать вековой, теперь виден пар изо рта. Проходит и садится обратно на металлический стул, который еще не успел остыть. Теперь взгляду есть где сфокусироваться – на лампе, на свете. Холодно. Он начинает растирать руки. Холодные пальцы трет друг о друга, словно моет руки, да только не в воде, а в холодном воздухе.
Слух улавливает легкий стон, легкое шевеление, заставляя оторвать взгляд от света и перевести его на нее. На ее хрупкое тело, на вытянутые руки, на черные ремни на запястьях. Встает, подходит ближе. Смотрит всего несколько секунд, затем садится на край кровати, которая под его весом проседает еще больше. Холодными грубыми пальцами убивает прядь белых волос с ее лица. Думает, что не стоило ее раздевать, отмечает, что тут слишком холодно.
Губы сжаты, лицо напряжено. Глаза ловят как на изгибах тела причудливо пляшут тени, в легком подрагивании огня керосиновой лампы. Завтра он принесет сюда нормальную лампу. Завтра, быть может, если еще останется смысл. Проверяет, как на тонких запястьях закреплены ремни. И тут же ураганом мысли закручиваются, давая вновь увидеть, снова почувствовать, как он эти ремни затягивал.
Вот он, Деймос, затягивает эти ремни. Затягивает до того крепко, что едва ли кровь сможет поступать. Одумывается только через десять секунд, и ослабляет их. Как дрожат губы от злости, как его трясет, когда он срывает с ее одежду. Как его колотит при виде ее обнаженного тела. Как на лбу выступает пот, как становится жарко, хотя он знает, что в комнате температура на пару градусов ниже нуля.
Вновь на лбу выступает пот. Но уже не жарко. Наоборот, стало холоднее. Чуть подрагивающими пальцами он ведет линю от ключицы и до голени, проверяя ремни на ногах. Кожа у нее гладкая и теплая и до ужаса хочется прикоснутся к ней губами. Опять. Как тогда. Но нельзя, не сейчас. И он лишь плотнее сжимает губы, резко одергивая руку, резко вставая.
Два шага – стул, третий шаг – стена. Комнатка маленькая. Скрыться даже негде. Но ему кажется, что тут ему удобнее будет держать себя в руках, сохранять контроль над собой. Не отдавать больше себя своим чувствам, как он сделал это несколькими часами ранее. Прижимает руки к лицу. Нет, нет, это правильно. Разворачивается, и снова смотрит на нее, в ее голубые глаза, которые он так давно не видел.
Now I know fairy tales don't come true,
And Cinderella don't fit the shoe.
Some day I'll get back the love I gave,
Some day you'll pay for the mess you've made.
Теперь знаю я, сказка явью не станет,
И туфелька Золушке не подойдет.
Но получу я любовь, что отдал тебе,
Ты заплатишь за боль причиненную мне.
Отредактировано Deimos (01-05-2013 20:02:54)
Все было как обычно, и казалось, ничто не предвещало беды. С какой стороны не взгляни – ветер перемен ни разу не задул в сторону светлой головы Эрато. И вроде бы все было по заведенному порядку, каждый день Эра посещала дома и квартиры молодых поэтов и уже матерых писателей, распаляя в них жажду писать, творить, стремление фантазировать и мечтать. Она рисовала в их головах причудливые картины, заставляя их мысли нестись с бешенным потоком, а остро отточенные карандаши делать заметки на полях газет. В их глазах горел лихорадочный блеск идей, а на лицах угадывалось то выражение, которое обычно присуще человеку, глубоко уверовавшему в смысл им же самим задуманного. Блондинка наполнила свои дни общением с зависимыми от нее людьми, с рьяным усердием исполняя свои обязанности музы. Эрато проводила все дни и ночи в чужих квартирах, избрав это странный и такой недопонятый слой обществ, который сами же люди обзывали высоким словом «богема», с его неоднозначной манерой жизни для себя сейчас, в этот час, в эту минуту, избегая возвращаться на Олимп к его обитателям, к их разборкам и постоянным выяснением отношений. Среди людей все было намного проще, они, безусловно, тоже соревновались друг с другом. Но самой Эрато не нужно были никому ничего доказывать. Она – муза и делала исключительно то, что умела. Творила атмосферу, создавала настроение, будоражила фантазию. И сама зачастую поддавалась на свои уловки. Но ей простительно, легкомысленное влюбчивое создание, с покарябанным сердцем. Очаровательно создание с глазами цвета весеннего неба и голосом ангела…
Все было как обычно, но в этот вечер все было не так. Не то время, не то место, не те мысли… Эра вышла из темного неосвещенного подъезда своего очередного подопечного и содрогнувшись на сыром ночном воздухе подняла взгляд на блестящее от звезд небо. Кто-то говорил, что каждая звезда – это улетевшая душа умершего праведника, кто-то, более полагал, что это погасшие планеты. Риа не верила ни в то, ни в другое. Поплотнее запахнув на худеньких плечиках пушистый палантин, муза спустилась по полудюжине ступенек вниз и повернула направо. Она не стала оборачиваться на окна Стивена, прекрасно зная, что в квартирке юного дарования сейчас все еще горит свет, а сам поэт вовсю корпит над очередным своим творением. Так всегда и бывало, стоило только Эрато прийти, как у них тут же открывалось второе дыхание и самым разумным было, помаячив на глазах еще пару часов, покинуть творителя, дав ему полную свободу пространства.
Дойдя до конца этой улицы девушка повернула. Несмотря на столь поздний час, спать она еще не собиралась и планировала нанести этой ночью еще один визит. Престарелого вида писатель жил на самой крайней улице района, всего в двух кварталах от Стива. Литературные критики уже давно поставили на нем крест, но сама муза считала иначе, не без оснований полагая, что живость его ума и легкость слога еще не утратили своего очарования и всего-то нужно одно маленькое усилие с ее стороны, чтобы все вернуть на свои места.
Темный проулок спускался вниз от главной улицы, и где-то в самом его конце, на первом этаже, находилась квартира Питера Уоррингтона, того самого потерянного гения, чью персону Эрато и планировала вернуть в мир литературы. Она уже почти дошла до нужного дома, как попавший под ногу камешек, заставил ее отпрыгнуть на одной ножке к дому на противоположной стороне и, оперевшись рукой и бетонную опору, поправить туфлю. Промелькнувший перед глазами высокий каблук – последнее что помнила девушка, перед тем как ее накрыла липкая непроходимая темнота забытья…но лучше бы эта темнота никогда не рассеивалась, потому что худшего, чем ждало ее по возвращении в реальность, быть не могло…
Холод, пронизывающий до мозга костей. Липкий отвратительный холод и ночная сырость. Как она здесь оказалась? Пред закрытыми веками ужасно рябило, во рту пересохло. Внезапная вспышка света со стороны заставила музу повернуть голову в сторону, отметив тупую ноющую боль в затылке. Эрато обреченно простонала, когда руки и ноги отказались двигаться. Под кожей прокатился испуг, опасений уже не было, только ужасающая догадка, что происходит… шаги в отдалении становятся громче и вот уже кровать проседает под тяжестью чьего-то тела. Эрато не чувствует контакта. И только когда чья-то рука убирает с ее лица длинную непослушную прядь, сильнее зажмуривает глаза, чтобы не видеть. Еще бы не чувствовать, как по телу в медленном воспроизведении ползут пальцы. Знакомые пальцы, такие давние прикосновения. Эра резко поворачивает голову, не обращая внимания, что голова раскалывается, перед глазами все поплыло, а на ресницах выступили слезы. Он умел доводить ее своими словами и поступками до слез. ..
- Деймос? – тихий шелест, сорвавшийся с губ. Она все еще не хочет верить своим глазам… Смотрит ошарашенно на знакомый силуэт, только взгляд Дея уже не такой знакомый. Чужой, чёрствый… беспощадный. Вот он стоит так близко, но на лице его приговор. Не спрашивает за что или зачем. Нет, все и так понятно. И почему она решила, что, не видев его в своей жизни много долгих месяцев, она решила, будто все забыто? - Деймос, что ты делаешь? Отпусти, меня все равно скоро начнут искать, слышишь? Меня будут искать.- Повторяет для самой себя. На самом деле она так давно не было дома, что все привыкли к ее отсутствию и хватятся бедную музу еще не скоро. Бедная Эрато. Все наперекосяк…
Отредактировано Erato (03-05-2013 19:34:09)
Sucker love is heaven sent.
You pucker up, our passion's spent.
My hearts a tart, your body's rent.
My body's broken, yours is spent.
Она его узнала? Странно. Он даже сам себя не узнавал в последнее время. И дело было вовсе не в щетине, запавших глазах или мятой одежде, дело было в чем-то большем. Он не узнавал свои руки, свои мысли: не унимающаяся дрожь в руках была признаком безумия, как и мысли, которые начинали дрожать, растворяясь в потоках сознания. Ее голос, ее манера говорить, то, как она произносит его имя. Так давно не слышал этого. Отвык. Забыл. Не верится даже. Подходит ближе. Садится. Смотрит пустыми черными глазами. Где-то в груди, где-то под диафрагмой шевелиться начинают, подобно личинкам мухи в падали, не до конца забытые, еще не умершие, чувства.
- Я еще ничего не делаю. – Он очень точно подчеркнул время. Еще. Даже не начинал. Даже не думал. Не знал. – Пусть. – Пожимает плечами. Пусть ищут. Так даже лучше. Так интереснее. Так его еще можно будет спасти. – Тебе не страшно? – Трудно сохранять спокойствие, трудно заставить себя не поддаться воспоминаниям, чувствам. Непосильно подчинить себе душу и тело сейчас, здесь, смотря на нее. Что он хотел услышать в ответ? – Не надо, не надо. – Голос звучит почти ласково. Большим пальцем левой руки осторожно гладит ее по щеке. Такая нежная кожа, такое милое лицо. Резко сжимает рукой ее щеки, так, что теперь она становится чем-то похожей на рыбу, такие же пухлые губы.
Смотрит, почему-то не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Боится, что вдохнув с воздухом получит в свой организм, в свою кровь, порцию желания, желания причинять боль, желания расквитаться; боится, что выдохнув потеряет себя, ту часть, которая приказывает вдохнуть. Выдох – вдох. Руки сильнее сжимают чужие челюсть, что отчетливо уже можно прощупать десны, что чувствуются зубы. Кажется, что еще немного, и давление будет настолько сильным, что зубы просто раскрошатся в пыль, десны превратятся в кровавое месиво. А ногти собственной правой руки войдут в кожу ладони так глубоко, что можно будет почувствовать гладкость кости.
Излишне долго на все это смотрит. Взглядом, подернутым какой-то пеленой безумия, фокусируется на губах. Уголки собственных его губ чуть подрагивают, как и веки. Он смотрит, но видит уже нечто иное; дыхание стало прерывистым, тяжелым; рот наполнился слюной. Хотелось увидеть своими глазами, услышать своими ушами чужие крики боли, хотелось крови, хотелось до того, что сводило мышцы, хотелось мести.
Удивление. Резко отпускает чужое лицо, резко встает, быстро пересекает комнату, позабыв о ее длине и больно ударяясь спиной о стену. Хватается за голову, как будто бы мозг его поражает острый импульс боли. Через пару секунд в себя приходит, смотрит на свою жертву, немного удивляясь.
- Что мне с тобой делать? – Тихо спрашивает, чуть щуря глаза, наводя фокус. – Что мне делать, Эрато? - Пальцами массирует виски, пытаясь сосредоточиться. – Я же просто хочу, чтобы было как раньше. – Вкрадчиво говорит, маленькими осторожными шагами подходит – тянет время, слов больше, чем шагов, которые можно сделать, которые поместились бы в расстояние от стены до кровати. – Как раньше, только как я хочу. Как всегда хотел. – Одно колено ставит на кровать, руками упирается в матрас, нависая над Эрато. – По-настоящему. – Тихо шепчет, а затем целует. Но уже не как раньше, а «по-настоящему»: требовательно, грубо.
Щеки, скулы, шея, ключицы; целует, кусает, оставляя болезненные следы. Все его, все ему, все сейчас. Правой рукой нарочито медленно ведет линю берущую начало где-то на третьем ребре и устремляющуюся вниз, к бедрам.
Детская любовь ниспослана свыше.
Ты морщишься: наша страсть прошла.
Моё сердце – продаётся, твоё тело – сдаётся.
Моё тело разрушено, твоё – истощено
И это не шутка, не ужасный розыгрыш. Это все всерьёз, по правде. И эта клетка из четырёх стен с одним-единственным узким окном под потолком, в которое даже и детская голова не сможет пролезть. И этот пронизывающий холод и промозглая сырость. И непонятный источник света в углу, на полуразвалившемся столе, от которого по стенам пляшут мрачные тени, ужасные, уродливые. Но не они пугают Эрато. Вздрагивает, когда нежной кожи касается порыв сквозняка, когда на теплом теле оседает мелкой изморозью влага. Силится представить себе руки, протянутые под солнечные лучи, и лицо, подставленное под теплый ласкающий свет. На мгновение получилось согреться. На пару коротких секунд она забыла, где находится.
Скрип пружин под тощим матрасом вернул в реальность, на старую скрипучую койку, в тесной комнате, где-то на отшибе мира, там, где и искать ее не будут. Если вообще соберутся искать. Эрато медленно подняла глаза на мужчину, отмечая, что он изменился, сильно и вместе с тем все же незаметно. Хотя, все это может лишь плод ее фантазии, или всему виной эти дурацкие пляшущие по стенам тени. Хотела дотронуться до его лица, разгладить пальцами морщинки в уголках глаз, чтобы убедиться в том, что это не очередной ее кошмар, но лишь только поморщилась, когда руки отказались повиноваться, и толстые ремни впились в тонкие запястья. Привязал, как комнатную собачку, как личный трофей.
- Зачем тебе это? – Все эти «зачем» и «почему». С Деймосом всегда так. От досады навернувшиеся на глаза слезы ослепили взгляд. Эрато прикрыла веки, давая слезникам скатится по щекам. И это тоже теперь навсегда. – Чего ты добиваешься? Ты же знаешь, что долго продержать здесь меня не сможешь, тебе придется отпустить. Не глупи, развяжи меня…- в тихом голосе застыла мольба, просьба, в обращенном не него взгляде – сожаление. – Я помню, как ты говорил, что никогда не причинишь мне боль, помнишь, Деймос? Я не боюсь, потому что ты обещал, что никогда не причинишь мне вреда…- Наивно полагать, что после всего случившегося Дей сдержит свое давнее обещание, но только это, а возможно и еще тлеющая внутри нее надежда, не давали с головой уйти в отчаяние, которое вот-вот уже было готово накрыть музу. Эрато вздрогнула когда пальцы мужчины прошлись по ее щеке. Обманчиво нежный жест, с холодным леденящим душу взглядом. Он не сдержит свое слово. Резко выдыхает, с испуганным свистом выбивая из легких воздух, когда лицо, как тисками начинают сжимать. Сильно, медленно, неотступно, как в наказание за пережитые им муки. Из горла музы вырвался протяжный стон, полный протеста, но так и не услышанный. Казалось весь мир сузился до размеров этой комнаты, все ощущения сосредоточились на пальцах Деймоса, и сердцебиение включило повышенный уровень громкости, бешено отдаваясь ударами в горле. Она забыла как дышать, как глотать. Стоны застыли в горле, перепутавшись с собственным пульсом, пред глазами все поплыло. Страшно ли ей? Да! Теперь да. Сейчас, когда она знает, что он способен причинить ей вред, сделать больно. Сейчас она боится. Но понимает, что виновата. Смиренный страх перед неотвратимым, как если бы через секунду был конец…
Раз, два… давление исчезло и круги перед глазами перестали бешено вертеться. Эрато повернула голову на источник шума. Деймос, стоял у противоположной стены, сверля ее тяжелым взглядом. – Что делать? – Отозвалась блондинка. - А помнишь, как я подошла к тебе в первый раз тогда в том переулке? – С хрипом еле слышно выговаривая слова начала муза, - ты караулил какого-то бедолагу, а я тебя отвлекла, - она попыталась хмыкнуть, но вместо этого послышался какой-то стон. – Я тогда сказала, что знаю, как украсть твое одиночество, а ты откровенно рассмеялся мне в лицо. Ты заявил, что я глупая идиотка… и оказался прав, но я все еще могу быть твоим другом. – Она бросила полный надежды взгляд на Дея, - мы можем начать все сначала. Я буду твоим другом, советчиком, я поделюсь с тобой всем, чем хочешь…слышишь?- Смотрит на него снизу-вверх, не в силах поверить, что он даже не хочет вслушаться в смысл ее слов. Все тщетно. Впустую…- я сделаю, все что ты попросишь, обещаю. – Но не так как хочешь ты. - Деймос, я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. У нас никогда не было по-настоящему, это все было неправда. И никогда не будет…. пойми… я не могу быть твоей…..
Вжимается в матрас, стремясь уйти от прикосновения, от жестокой ласки. Под тяжестью пружины ржавой кровати издают протяжный скрип. Нежная кожа покрылась мурашками. Скоро на ней появятся и синяки, много, как явные свидетельства его обладания. И это значит по-настоящему? Это так как хочет он? - Я прошу тебя прекрати, пожалуйста…Ты делаешь мне больно…
Медленно, крепко пальцы сжимают нежную плоть, такого желанного тела. Сотни подобных желаний возникало, сотни раз сдерживать себя приходилось, сотни раз жалеть об этом и столько же раз обещать себе, ей, всеми миру держаться. Теперь все обещания нарушены, все слова взяты назад. Грош цена была искренним его словам, грош цена фальшивой ее любви, а теперь все это смешалось: фальшивые слова и искренняя любовь. Но теперь любит он не ее, любит он нечто эфемерное, какую-то реакцию в мозгу, вызывающую подрагивание во всем теле, вызывающую слезы; теперь он боль ее любит. В боли своей, его вознесет он свою музу до небес и ее же втопчет в грязь. И в этом он не сможет остановить себя, не сможет этому противиться; ноги сами будут подниматься и опускаться, вдавливая, втаптывая чужое тело в землю, в грязь, в небытие.
- Больно?! – Спрашивает он с каким-то вызовом; выпрямляется, садясь на ее бедра. – Поверь мне, это совсем-совсем еще не больно. – Проводит двумя пальцами линию ровную, аккурат посередине, между грудей. – Больно будет, когда я сломаю тебя пополам. – С силой давит пальцами в солнечное сплетения, зная, понимая, какую боль это приносит; как воздух вытесняется из диафрагмы. – Когда я буду вскрывать тебя посередке, – Пальцами ведет ниже, по животу, заставляя мышцы судорожно содрогаться. – пока ты не закричишь «хватит». Но я не остановлюсь. Проси, проси, но все бесполезно. – Самому дыхание от этих слов перехватывает, рот слюной наполняется. – И когда все закончится, не останется ничего кроме мокрого места и клочка волос. – Резко рукой хватает ее белокурые волосы, наматывая их на кулак, с силой на себя тянет, наклоняясь на встречу. Снова лица так близко, зрительный контакт, то, что ищет он. – Знаешь почему? – Шепчет тихо. Выжидает паузу, называемую театральной, и продолжает, не давая задать вопрос. Он все равно ответит. – Потому что ты – никчемная шлюха, Эрато. И это то, чего ты заслуживаешь. Ты это знаешь. Ты, каждое утро, смотрясь на себя в зеркало, видя свое отражение, знаешь, что заслуживаешь того, что сейчас получишь. – Скалится. Все знают: он знает, она знает. И он рад, что может дать ей то, что она по-настоящему заслуживает. – Тебе страшно? – Еще ближе. Совсем близко, лицом к лицу. Он чует ее страх и не может удержаться от того, чтобы его не попробовать; облизывает ее щеку; хмурится, чмокает, пытаясь распробовать вкус. – Я знаю, что страшно. Чую это. Слышу, в биении твоего сердца. – Свободную руку опускает ей чуть выше груди, ощущает быстрое биение сердца, скалится, облизывает губы; руку опускает ниже, сжимая грудь, пожалуй, слишком сильно; может, даже синяки останутся от следов его пальцев, но в темноте не видно будет.
Как же необъяснимо хочется выдернуть душу златокудрой Эрато вместе с ее сердцем, как же неизъяснимо хочется ощущать на своих пальцах рубиновые капли ее крови. Специфический аромат свежего мяса, солоноватый привкус на губах – все это нереально реальное для него сейчас. Все это в его голове – апофеоз его сознания, фантазии яркие и реальные. Если он еще не видит этого, то должен увидеть, если не может прикоснуться к этому своими руками, то должен исправить. Он отпустит ее, отпустит, когда и если утихнет криков и боли жажда.
Разжимает кулак, переставая натягивать волосы; разжимает руку, сжимавшую грудь; выпрямляется. – Отдыхай. – Встает, смотрит на нее сверху вниз, чуть улыбается; легко хлопает ладонью по влажной щеке.
Он знает, что делает. Теперь ему стало все ясно. Он знает, как будет делать. Все правильно. В этом месте, где время потеряло ход, попросту замерзнув, все начнется через пять часов, или, быть может, дней, минут. Но не сейчас. Деймос хочет дать ей время, подождать еще; услышать за дверью всхлипы. Хочет заставить ее ждать, просить, чтобы время шло быстрее или наоборот, медленнее. Хочет заставить ее забыть о времени, подтолкнуть ее к вечности. Ведь боль, страх, ужас – вечны. Его боль, ее страх.
Вы здесь » Dangerous game of gods » КАНУВШЕЕ В ЛЕТУ » Bloody Nails And Broken Hearts
